Франсиско Гойя. Сон разума рождает чудовищ

Вулканический темперамент и необузданный нрав Франсиско Гойи был известен далеко за пределами его родной Испании. А в историю мировой живописи он вошел не только как великий художник, но и как величайший из скандалистов. Острее его языка был только его клинок, которым он владел столь же виртуозно, сколь и своей кистью, и при помощи которого тщился решить все конфликтные вопросы.

Он принимал участие в колоссальном количестве дуэлей и слухи бродили по Мадриду, пока однажды не дошли до ушей короля Карла Четвертого, который весьма озаботился этой проблемой. Меньше всего он хотел, чтобы первая кисть его короны сложила свою голову на одном из глупых поединков.

И тогда король вызвал к себе художника и запретил ему участие в дуэлях единолично, на что тут же получил возражение: «Но Ваше Величество, ведь в вашем королевстве поединки для ваших подданных не запрещены!».
«Да, – сказал король, – но они запрещены лично для вас».
«Но почему!» — возопил художник.
И тогда Карл IV произнес знаменитую фразу: «У меня много подданных и всего один Гойя».

Когда успевал творить необузданный Гойя – загадка, но творения художника вне зависимости от желания на них смотрящего вонзаются в память, как занозы, и заставляют чувствовать их неудобное тревожащее присутствие. А зритель и образы на его холстах порой меняются местами, ибо они изучают нас едва ли не тщательнее, чем мы их.
Жизнь Гойи, сродни водовороту, — полна крутых взлетов и сокрушительных обрушений, нежданных даров и смертельно опасного внимания инквизиции. Того, что выпало на долю этого человека, с лихвой хватило бы на пару-тройку отдельных лихих судеб.

И хотя считается, что один в поле не воин, но именно этот неправильный, этот одинокий колосс Гойя, нареченный однажды деформированным гением, вел свою бесконечную, единоличную битву с пороком и зверем в человеке. В начале ноября 1792 года придворный художник Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентес неожиданно исчезает из Мадрида, не поставив в известность ни двор, ни академию изящных искусств, ни свое начальство из королевской фабрики гобеленов. А возвращается он только через полгода изможденный и совершенно глухой. Его нельзя было узнать и нельзя было узнать, что с ним случилось, потому что этого не знали и врачи. Сначала они просто сомневались, что он выживет. Удар был очень сильным.

Он не мог ходить, почти ничего не видел, в голове шумело, тело пронзала нестерпимая боль. Причиной могло быть профессиональное отравление свинцом. Так считают современные ученые и сам Гойя похоже тоже имел какие-то основания разделять эту точку зрения. Но это была лишь часть беды. Друг Франциско, финансист и коллекционер Себастьян Мартинес, кое-как выходил его в своем доме в Кадисе. Очки отогнали слепоту. Паралич отступил, напоминая о себе лишь короткими приступами. А вот видения, терзавшие его в этой странной болезни, остались.

«Дом умалишенных», куда надо думать, он тоже обращался за помощью, — это одна из первых картин нового Гойи.
По состоянию здоровья он просит освободить его от картонов в гобеленной мастерской и от почетной должности в академии.
Начинает писать жутковатые офорты «Капричос» и одновременно «Взятие Христа под стражу» в Гефсиманском саду.

Из объявления в испанской газете о серии эстампов «Капричос», составленного при участии Гойи:
«Убежденный в том, что критика человеческих пороков и заблуждений, хотя и представляется поприщем ораторского искусства и поэзии, может так же быть предметом живописания.
Художник избрал для своего произведения из множества сумасбродств и нелепостей, свойственных любому гражданскому обществу, а также из простонародных предрассудков и суеверий, узаконенных обычаем, невежеством и своекорыстием те, которые он счел наиболее подходящими для осмеяния и в то же время для упражнения своей фантазии.»
«Капричос» продается в парфюмерной лавке по цене триста двадцать реалов за серию из восьмидесяти эстампов.

У Гойи был большой друг – Хуан Фернандес де Рохас, профессор философии и богословия Толедского университета, театральный и литературный критик, поэт, брат ордена Августинцев. Он являлся одним из самых ярких проповедников своего времени. Его сатиру читала вся страна.

Фернандес не сомневался, что Франсиско мучают не столько болезни, сколько бесы, и он убедил его в том, что христианин и гениальный к тому же художник просто обязан использовать нападение врага на пользу себе и ближнему.
При его участии кафедральный собор Толедо заказывает Гойе для ризницы картину «Пленение Христа», на которой Господа окружают босховские физиономии.

Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентес появился на свет 30 марта 1746 года в крошечной деревушке, затерявшейся среди арагонских скал на севере Испании. Его отец был позолотчиком алтарей. Дед по отцу – писцом.
В семье росло трое сыновей. Франсиско был младшим. К концу пятидесятых семья переберется в Сарагосу. Где-то в тринадцать лет Франсиско будет отдан в ученики к местному мастеру по монастырским росписям.

Три года Гойя будет через силу копировать средней руки гравюры, скучать, шкодить и дерзить. Однажды от уныния пририсует синие усы и курительную трубку на вполне канонических образах, за что и будет примерно наказан.
Непокорность и авантюрная жилка будут сопутствовать Гойе до седых волос. Путь наверх был трудным. В родной Сарагосе он расписывал своды знаменитого собора Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар — его выгнали.

Дважды пытался поступить в мадридскую академию – не взяли. Пришлось самостоятельно учится в Италии, где он копировал шедевры до тех пор, пока не занял второе место в одном престижном конкурсе. Увидев его картины, русский посол пригласил Франсиско в Петербург ко двору Екатерины Второй. Гойя вежливо отказался.

А кто знает, быть может согласись он, и мы сегодня почитали бы кисть Франсиско Гойи как кисть своего русского сына. Что же касается системной живописной школы, то Гойя ее так и не получил.
Его университетами стали Веласкес, Рембрандт и природа, у которой он неустанно брал уроки. А вот с наставниками — современниками ему не везло.

Влиятельный мадридский живописец Франсиско Байеу быстро превратился в завистливого недруга, но в его доме судьба Гойи тесно переплелась с судьбой родной сестры Франсиско – Хосефой Байеу.
Была ли Хосефа по-женски счастлива с Гойей? Сегодня трудно сказать. Есть информация, что потеряла она чуть ли не двадцать детей.
Единственный выживший сын четы Хавьер стал центром мироздания художника.

Был ли тот союз обоюдным союзом сердец тоже неизвестно, но прожили они вместе без малого сорок лет, вплоть до кончины Хосефы в 1812 году. К 29 годам Гойя уже прочно обоснуется в Мадриде.
В 1780 сбудется его мечта – он станет членом королевской академии Сан Фернандо.
Через пять лет вице-директором ее живописного отделения. Еще через год приглашение ко двору и уже весной 1789 Карл Четвертый и его супруга Мария Луиса сделают Гойю первой кистью своей короны.

Вот ряд отрывков из мадридских писем художника, адресованных в Сарагосу своему другу Мартину Сапатеро:
«Дорогой Мартин, таких карет, как у меня, всего три в Мадриде. Настоящая. В Англии сделанная. Такая легкая, просто не с чем сравнить. Позолоченная и лакированная, так что прохожие останавливаются поглазеть. В конце концов, раз я работаю для публики, могу же я позволить себе лаковую карету…».

«Я устроил свою жизнь так, что позавидуешь. Если кто-то хочет чего-то от меня, то сами меня ищут. Я заставил себя уважать. Я уже работаю ни для кого, конечно если это ни какая-то очень важная персона, поскольку на меня такой спрос…».

«Сегодня вручил королю картину. Я счастлив, что она ему очень понравилась. Он выразил это не только в похвальных словах, но и в похлопывании меня по плечу, полу обняв меня при этом. Я стал известной персоной, и многие из тех, кто окружает короля, меня знают, но я не хочу укрощать свой нрав».

Следующие два года живописец будет часто слать Мартину конверты, полные откровенной пошлости и ругательств, самое приличное из которых – козел. А потом для него наступит пора укрощения нрава неведомой болезнью. И не только для него.
В 1800 году за королевской семьей он напишет картину с изображением Лота и его дочерей, после бегства из Содома. Наполеон, увидев этот портрет, расхохотался и произнес: «Метлой надо гнать их всех из Европы».

Эпоха Гойи – эпоха перекраивания карты Европы Наполеоном Бонапартом.
20 октября 1805 года в битве при Трафальгаре Испания позорно теряет свою знаменитую флотилию. Казна пустеет, народ нищ и, мягко говоря, не жалует своих правителей.

Карл теряет трон. Наполеон хитростью заманивает верхушку испанской власти во Францию и коронует испанской короной своего брата Жозефа Хосе Первого.
И народ вдруг осознает, что их король может и плох, но он их, и город полыхнет восстанием. Революция длилась ровно один день. На следующее утро начался отлов бунтовщиков и массовые казни.
На художника снова нахлынули страшные видения. Теперь уже не из инфернального, а из реального мира, в который ворвался ад.

Как свидетель, он начинает писать, кажется, самый кошмарный из всех своих кошмаров – серию офортов «Бедствия войны» из 82 досок.
На них невиданные по своей жестокости сцены насилия, казни, пыток. Так раскрывалась во всей красоте эпоха французского просвещения, от которой долго приходили в восторг и испанский и русский двор.

Живя в оккупированном Мадриде Гойя видел то, чего не видели многие и впервые в истории художник показал войну без макияжа. Без исторического глянца, без смертных подвигов, героических жертв и ложных идеалов.

Война Гойи уродлива, грязна, кровава, несправедлива, бессмысленна, беспощадна и оттого — ничтожна. В этой войне нет ни победителей, ни побежденных. Ни правых, ни виноватых. Для Гойи звери — все.
В годы оккупации Франсиско не побоялся написать портрет герцога Веллингтона, заклятого врага ставленника Бонапарта.

При этом сохранил свою должность придворного художника и даже принял новый королевский знак почета – орден Испании от Жозефа.
Но ни один знак почета, ни одна регалия, ни одна милость не могла купить свободу воли Гойи. Живописец ценил это в себе, ценил и в других.

В 47 лет Гойя оглох. И в этой беззвучной пустоте умер прежний Гойя и родился новый.
Именно тогда Гойя пишет «Суд инквизиции». Среди фигурантов дознания только одно человеческое лицо – обвиняемого, уронившего голову под тяжестью позорного колпака.
Персонаж практически безобразен и нет в нем никакой романтики геройства, но для художника он прекрасен моральной красотой.
А вот те, кто отдадут его на лютую пытку – нравственно и физически уроды.

Гойя работал в различной и часто смешанной технике – пером, тушью, акварелью и кистью, карандашом, пастелью, мелом.
Гойя был ночной птицей и в отличие от большинства собратьев по цеху ценил не дневное освещение, а свечное. Он мог работать несколько суток подряд практически без сна и завершить крупноформатный парадный портрет за один десятичасовой сеанс.
Живописец умудрялся максимально подчеркнуть главное в характере личности.

А вот об откровенную непривлекательность первой леди Испанского королевства в парадном портрете венценосной семьи спотыкаются вот уже несколько поколений ученых-историков.
Однако Гойя не впадет немилость, а король даже невольно спасет первую кисть своей короны от инквизиторской дыбы, приняв в дар от художника медные доски и оттиски его крамольной серии «Капричос», и тем самым подтвердит, что сатира Гойи не имеет под собою реальной почвы, но для несгибаемого художника то будет лишь временная передышка.

27 февраля 1819 дон Франсиско покупает небольшой загородный домик на берегу реки, который называется «дом глухого», поскольку его прежний владелец тоже ничего не слышал.
Здесь по заказу братства благочестивых школ он начинает писать «Последнее причастие Иосифа Саласанского» и «Моление о чаше». В ноябре второй раз с той же силой, что и тридцать лет назад, на него обрушивается его болезнь.

Гойю лечит доктор Аррьета, прикладывая немало усилий, чтобы выходить художника, которому к тому времени исполнилось семьдесят три года.
Едва встав на ноги, Гойя тут же начинает расписывать стены дома кошмарами. Тут появляется «Сатурн, пожирающий своих детей» и еще тринадцать фресок и двадцать две гравюры похожего содержания, вошедшие в историю под именем «черной живописи».

За четыре года он пропитывает черной краской штукатурку своего жилища во всех смыслах, а потом, оставив все это наследие внуку, тайно перебирается к своему другу, священнику дону Хосе.
Тот, кто не решил, что старик окончательно спятил, видел в его новом капризе новую исповедь.
После смерти жены, Гойя взял в дом молодую вдову с детьми – Леокадию Вайс. И оттого еще перебрался в «дом глухого», что на них косо смотрели в Мадриде.

В возрасте 77 лет Гойя поддержит лидера испанского восстания Риего-и-Нуньеса. После его поражения художника приговорят к удушению гарротой. Опять побег.
Когда объявили амнистию, Франсиско тут же встретился с королем, попросил отпуск на лечение и в 1824 году отправился к своим друзьям эмигрантам в Бордо.
Один из них напишет: «Приехал Гойя – глухой, старый, несуразный и больной. По-французски не говорит ни слова. Приехал без слуги, а уж он-то нуждается в слуге больше, чем кто бы то ни было. Но такой довольный. Жаждет узнать мир».

Через три дня, не теряя времени, восьмидесятилетний маэстро, не взирая ни на какие уговоры отправляется в Париж.
Друзья кричат – Куда? Зачем?
А он им в ответ рисует старца с палочкой и называет свой последний автопортрет «Я все еще учусь».
Надо же было узнать, куда за последние тридцать лет ушла мировая живопись.

Паралич. Опухоль. Внутри пустота. И краткая запись в дневнике: «У меня ничего не осталось. Ни сил, ни чернил, ни пера. Только сила воли».
Хотя в минуты без боли Гойя ждет с нетерпением сына и обещает ему в письме, что проживет не менее, чем Тициан – 99 лет.

Гойя уйдет в 82 года, 16 апреля 1828 года, а после кто-то похитит голову Гойи. Где она находится — неведомо и поныне.
Незадолго до смерти Гойя снова берет голубую краску, которой он не пользовался с тех самых пор, как его хватил первый удар и создает одно из самых совершенных своих творений — «Молочницу из Бордо».
Она немножко неоконченная, но это как раз то, о чем он мечтал – умереть как Тициан и Эль Греко — с кистью, выводящей образ Божьей матери.