Эдвард Мунк. Крик

«Когда-нибудь перед моими картинами люди снимут шляпы, как в церкви», — это в двадцать пять лет записал в своем дневнике Эдвард Мунк. Правда до такого признания был путь в две тысячи картин. Столько написал он за свою жизнь.
Он говорил, что увидел свой «Крик», прочитав стихотворение – «я попал не на ту планету». Он знал, что с ним происходит что-то не то, но не хотел лечиться, думая, что болезнь натянутых нервов помогает ему творить.

«Все, что я могу дать, – это мои картины. Без них я ничто».

Он редко надписывал свои работы, хотел, чтобы зрители сами проникали в их суть. Но «Крик» подписан: «я ощутил крик природы». Ему было очень важно, чтобы поняли именно эту мысль.
Мама Эдварда умерла, когда ему было пять. «Ну вот, мои любимые, – написала она пятерым своим малышам, – и пришло время проститься. Ваш дорогой отец укажет вам путь на небеса, а я буду ждать вас там».

«Я не знаю никого, – говорил Мунк, – кто мог бы читать саги и сказки как отец. Он любил истории с привидениями. Ему не следовало быть доктором. Он был скорее поэтом. Но после смерти матери он сразу постарел».
В детстве они с отцом часто спорили. Мальчик уверял, что грешнику в геенне огненной гореть всего тысячу лет. «Тысячу тысяч, – кричал отец, – и детей это тоже касается». Сестра Мунка сошла с ума. Сам он страдал психозом и алкоголизмом. Несколько рюмок – его ежедневная норма. Возможно этот персональный ад, который он создал, и вылился потом в «Крик».

Эдварду было двадцать пять, и он был на всемирной выставке в Париже, когда ему сообщили о смерти отца.
«Я был готов отдать все, лишь бы обнять его голову и сказать, как я его люблю».
Он снова пытается спастись кистью и начинает создавать свое главное произведение — «Фриз жизни: поэма о любви, жизни и смерти».

«Фриз жизни» задуман как ряд связанных друг с другом картин, которые все вместе должны дать описание целой жизни. Первой в этой эпопее была «Весна». Девушка, умирающая от чахотки – старшая сестра Мунка, Софи. Рядом тетя Карен, заменившая им мать.
«Я убежден, – пишет Эдвард, – что вряд ли найдется еще художник, который выжал бы свою тему до последней капли, как это сделал я».

После мамы, Софи и отца умер младший брат Андреас. В клинике для душевнобольных скончалась другая сестра Лаура.
«Без страха и болезни, – говорит Эдвард, – моя жизнь была бы лодкой без руля».
Когда художник впервые выставил «Больную девочку», критики писали, что лучшая услуга, которую можно оказать Эдварду Мунку, это пройти мимо его картин. Картину «Крик» сочли карикатурой. В одной культурной колонке говорилось, что его герой утратил последние черты сходства с человеком. Даже уши у него собачьи, хотя ослиные подошли бы куда лучше.

Но эту выставку посетил норвежский драматург Генрик Ибсен. Он долго стоял перед «Меланхолией», потом Эдвард объяснял мэтру тайну картины «Три возраста женщины». Мунк считал, что именно в этот момент у Генрика возник замысел пьесы о воскресении.
«Вот что я вам скажу, — сказал Ибсен, прощаясь. — Чем больше у вас будет врагов, тем больше вы приобретете друзей».

Когда норвежская казна купила картину с названием «На следующий день», пресса вновь взорвалась негодованием, что деньги потратили на бездарных проституток Мунка.
А с женщинами у художника не ладилось. Они гнались за ним, а он от них. Мог, к примеру, ехать в поезде с какой-нибудь барышней, выйти на полустанке и пересесть на другой состав. Сбежать.
«Секс ослабляет мужчин. Половой акт, как спаривание со смертью» – считал он.

До сорока лет Мунку удавалось получить за свои рисунки не более пары сотен, а то и десятков крон.
Из первой поездки в Париж Эдвард помнил только то, что с утра он пил для того, чтобы немного протрезветь, а потом, чтобы опьянеть.
За год до того, как во «Фризе жизни» появилась картина «Голгофа», Эдвард познакомился с дочерью одного богатого виноторговца Туллой Ларсен. У них был бурный красивый роман. Париж. Флоренция. Но жениться Мунк не хотел и на все инициативы возлюбленной отвечал отказом. Расставание тянулось мучительно и долго.

Однажды Эдварду сообщили, что Тулла выпила два пузырька морфина. Ее отпаивали крепким кофе всю ночь. Он примчался. Остался. А на другой день у них состоялось новое объяснение.
«Мы поссорились», – рассказывал он. «Вытащив какую-то вещь, она сказала, что застрелится. Я этому конечно не поверил, но положил свою руку на ее. И вы думаете, она не нажала на курок? Прострелила мне палец».

Палец ему спасли, вытащив двадцать девять осколков кости. Тулла успокоилась после этого, но вот нервы Эдварда сдали совсем. У него началась мания преследования. Случалось, что он подходил и бил людей, которые, как ему казалось, о нем судачат.
«Как-то будучи пьяными, – говорил он, – мы подрались с одним художником, и я сбросил его с лестницы. Он не умел драться. Я притащил ружье, прицелился и выстрелил. Меня спас дюйм и это мучит меня до сих пор. Подумать только, если бы я попал».

После очередного нервного приступа Мунк попадает в психиатрическую клинику доктора Даниэля Якобсона. Сеансы электрошоковой терапии сильно его изменили.
«Не думайте, что из больницы так легко выйти, – говаривал Эдвард. – Ведь если тебя там о чем-нибудь спрашивают, то нельзя отвечать, как хочется. Нужно сначала подумать и догадаться, какого ответа от тебя ждут. Если не сумеешь ответить на вопрос как полагается, никогда оттуда не выйдешь».

Выйдя из клиники, Мунк узнал, что он наконец знаменит. Все галереи и частные коллекции Скандинавии мечтали иметь у себя его работы. Но он не любил с ними расставаться.
«У меня же нет других детей. Они должны быть возле меня, чтобы я был в состоянии работать».
Как-то он позвонил богачу, который купил у него картину за тридцать тысяч и попросил одолжить ее на время.

«На деле мое искусство – это признание, сделанное мною по собственной воле. Попытка прояснить собственное знание о жизни. По сути – это род эгоизма, но я не перестаю надеяться, что с его помощью мне удастся помочь людям видеть яснее».